Чужак в стране чужой - Страница 151

К оглавлению

151

В дверях появилась Энн в полном боевом обмундировании.

— Вот ты, Энн, скажи, — повернулся к ней Джубал. — Грубил я тебе когда-нибудь? Тебе, а равно и прочим девицам.

— Ваш вопрос связан не с фактами, а с их оценкой.

— Ну да, конечно. Валяй собственное свое мнение, мы же не в суде.

— Ты никогда не грубил ни одной из нас.

— Видела ты когда-нибудь, чтобы я был груб с дамой?

— Я наблюдала, как ты допускал преднамеренные грубости по отношению к женщине. Я никогда не видела, чтобы ты грубил даме.

— Что опять-таки зависит от твоей личной оценки. А что ты скажешь об этой бронзе?

Энн взглянула на прославленный шедевр Родена.

— Увидев ее впервые, я подумала, что это ужас. Но затем я пришла к мнению, что это, возможно, самое прекрасное произведение искусства, какое я знаю.

— Спасибо. Это все.

— Ну, так что, Бен, желаешь поспорить? — поинтересовался Джубал, когда за Энн закрылась дверь.

— Спорить с Энн? Нашел дурака. Но все равно я этого не грокаю.

— Слушай тогда внимательно. Хорошенькую девушку заметит каждый, как ты верно выражаешься, дурак. Художник может посмотреть на хорошенькую девушку и увидеть, какой она станет к старости. Художник получше способен увидеть в старухе хорошенькую девушку, которой она была много лет назад. А великий художник может посмотреть на старуху, изобразить ее в точности такой, какая она есть, — и заставить зрителя увидеть ту, прошлую, хорошенькую девушку. Более того, он может заставить любого, у кого есть чувствительность хотя бы на уровне носорога, увидеть, что эта очаровательная юная девушка все еще жива, она только заперта в темницу дряхлого, умирающего тела. Он заставит тебя прочувствовать ту негромкую, старую как мир и такую же бесконечную трагедию, что каждая рожденная на Земле девушка на. всю свою жизнь остается восемнадцатилетней — что бы там ни делало с ней безжалостное время. Посмотри на нее, Бен. Для нас с тобой старение значит не слишком-то много, а для них старость — трагедия. Посмотри на нее.

Бен посмотрел.

— Ладно, — сказал Джубал через пару минут, — вытри сопли и садись.

— Нет, — покачал головой Какстон, — подожди. А как насчет вот этой? Я вижу, что это — девушка, но только зачем ее скрючили кренделем?

Джубал посмотрел на «Кариатиду, придавленную камнем».

— Пластику этой фигуры тебе, пожалуй, не оценить, однако ты можешь понять, что говорит нам Роден. Зачем люди смотрят на Распятие, что они при этом получают?

— Я давно не хожу в церковь.

— Но Распятия, живописные и скульптурные, ты видел тысячу раз и прекрасно знаешь, что это обычно такое. Страх Божий, причем те, которые в церквях, — хуже всех. Кровь, что твой клюквенный сок, а бывший плотник прямо, прости Господи, голубой какой-то. Да разве похожи эти томные страдальцы на настоящего Христа — крепкого мужика, здорового и мускулистого? Но большинству людей все это по фигу, им безразлично, что высокое искусство, что базарная мазня, они не замечают никаких огрехов, они видят только символ, вызывающий глубочайшие эмоции, напоминающий им о Крестном Пути, о Страстях Господних.

— Мне как-то казалось, что ты неверующий.

— А что, отсутствие веры — вернейший признак эмоциональной слепоты? Грошовое, кое-как сляпанное из гипса распятие может вызывать чувства настолько сильные, что люди готовы за них умереть — и умирают. Важен символ, а как уж там изображен этот символ, артистично или не очень, — дело десятое. Но вернемся к нашей кариатиде. Здесь мы имеем другой эмоциональный символ, изображенный с высочайшим искусством. Три тысячи лет архитекторы украшают здания колоннами, выполненными в форме женских фигур, а затем приходит Роден и замечает, что такая тяжелая работа совсем не для девушки. И он не стал орать: «Слушайте, вы, придурки, кончайте это издевательство, замените несчастных девиц здоровыми мужиками!» Нет, он не стал брать на голос — он показал. Маленькая кариатида не выдержала непосильного бремени и упала. Очень хорошая девочка — ты только посмотри на это лицо. Бедняжка очень огорчена, она не винит в своей неудаче никого, кроме самой себя… даже богов не винит, и все еще пытается поднять непомерную ношу — ношу, которая почти ее раздавила.

— И это не просто великое искусство, самим своим существованием отрицающее плохое искусство, — кариатида Родена символизирует каждую из женщин, которые тащили и тащат свою непомерную ношу. Да и не только женщин, она — символ каждого человека, стойко и без жалоб выносящего все тяготы жизни и падающего от непосильности этих тягот — тоже без жалоб. Она — символ отваги. И победы.

— Победы?

— Победа в поражении — высшая из побед. Ты посмотри, Бен, она же не сдалась, она все еще пытается поднять раздавивший ее камень. Она — безнадежный раковый больной, работающий до последней минуты, чтобы принести домой, в семью, хотя бы еще одну получку. Она — двенадцатилетняя девочка, пытающаяся прокормить младших братишек и сестренок, когда мамочка ушла на небо. Она — телефонистка, покидающая свой коммутатор только тогда, когда ничего не видит из-за дыма и огонь давно отрезал все пути к спасению. Она — все невоспетые герои, не пришедшие к победе, но и не опустившие рук. Отдай ей честь и пошли смотреть «Русалочку».

Бен воспринял приглашение в самом буквальном смысле; Джубал от комментариев воздержался.

— А вот «Русалочка», — гордо сказал Джубал, — моя собственная добыча, ничей не подарок. Я не стал объяснять Майку, почему выбрал именно ее, — каждому ясно, что это — одно из самых очаровательных созданий гения человеческого.

151